Искатель. 1962. Выпуск №3 - Страница 36

— Мне хочется, — сказал заместитель министра, — чтобы вы всегда помнили: меч, изображенный на этом знаке, вручил нам товарищ Дзержинский.

В телеграмме говорилось: «Немедленно вылетайте тчк вам поручено расследование дела по сто второй тчк…»

Убийство…

Через два часа машина с сиреной уже мчала Громова к месту происшествия…

Когда стопка книг тяжело опустилась на письменный стол, Громову показалось, что вот сейчас, сию минуту он узнает все… Открыл наугад верхнюю — толстый фолиант с золотым тиснением — и увидел портрет Николая I, застывшего в картинной позе у мраморной колонны.

Книги издавали странный незнакомый запах. Словно кто-то чужой, далекий вдруг неслышно вошел в комнату, обдал тяжелым дыханием прошлого и въедливой, щекочущей ноздри пылью.

«Наверное, ты любил дышать таким воздухом, — подумал Громов. — Воздухом присутствий и казематов. Ну что, ваше величество, поговорим?»

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Николай — презрительно и надменно, следователь Громов — спокойно и чуть насмешливо,

«А ведь ты, наверное, знал, как это началось…»

За стеной, у соседей, кто-то настойчиво долбил пальцем по клавишам рояля: «Едем мы, дру-зья, в даль-ни-е кра-я, ста-нем но-во-се-ла-ми ты и я!» Сначала неуверенно, потом быстрее и быстрее. Но вот все исчезло. Был только шелест страниц да непривычные «еры» и «яти», современники мрачного, жестокого времени, в котором Громов блуждал сейчас. Блуждал, стараясь отыскать следы того, кто прошел сегодня, всего несколько часов назад, оставив после себя горе и кровь.

…До этих страниц Громов добрался не сразу. Уже затих шум города за окном, уже властно стучало в голове: «спа-ать», «спа-ать», когда почти бессознательно, прислонившись подбородком к руке, Громов медленно, по слогам прочел: «Ма-дон-на»…

Распрямил широкие плечи, потянулся, машинально пригладил черную буйную шевелюру. Не глядя, вытащил папиросу, удовлетворенно подумал:

— Кажется, то самое. А ну-ка…

Теперь все происходило наоборот. От строчки к строчке уходил сон…

Это действительно было «то самое»…

*

20 января 1819 года член Горного Совета и Действительный статский советник русской службы семидесятилетний Людвиг Келлер почувствовал приближение конца.

Две недели назад, осматривая по просьбе императора Александра строительство Исаакиевского собора, Келлер простудился и слег, и вот теперь, проклиная неумелых лекарей, готовился к переходу в лучший мир.

Был вечер. За толстым стеклом венецианских окон изредка вздымались блики пламени — строители собора жгли костры.

Келлер судорожно зевнул, с трудом ворочая языком, спросил камердинера:

— Что… Франц?

— Их превосходительство ожидают в приемной, — поклонился лакей, — прикажете просить?

— Проси, — кивнул Людвиг, — не было бы поздно…

— Ну что вы, сударь, — весело крикнул с порога невысокий моложавый генерал с крючковатым носом и брезгливо оттопыренной нижней губой, — у вас же насморк, и все! — подошел к отцу, небрежно чмокнул его в лоб.

— Не нужно напрасных слов, сын мой, я пригласил вас для последнего разговора. Садитесь, Франц. Я хочу дать вам один совет…

Кисло поморщившись, генерал сел около старика, печально покачал головой:

— Слушаю, ваше превосходительство…

— Помни: иногда мелочь, умело преподнесенная, дает человеку богатство и власть.

— Я запомню, отец…

— Это не все. Наш род будет славен и велик. Даже уйдя в мир иной, каждый из нас должен оставаться незабытым. Франц, на Смоленском кладбище ты велишь сделать склеп… — и, заметив, что сын порывается возразить, остановил его властным жестом.

— Ты хочешь сказать — кладбище сие более простолюдинам пристало, нежели лицу чиновному? Все мы вышли от Адама, генерал, и потому чураться простолюдинов не к лицу доброму христианину… — Он покачал головой и, повернувшись к лакею, сказал: — Пусть принесут Мадонну, Карл.

Когда лакей вышел, Франц сказал:

— Ласкаю себя надеждой, сударь, что вы измените свое решение. Посудите, узнают в свете, что Келлеры вместо Лавры на болото Смоленское позарились, подвергнут остракизму! Остерегитесь, сударь!

Старик молчал. Франц шепотом чертыхнулся — знал, не переубедить упрямца. Подумал: лицемерит фатер. Не оттого Смоленское кладбище хочет, что хамов любит, а оттого, что среди чухонских землянок и изба дворцом кажется… Склеп в Лавре — целое состояние, а на Смоленском и плохонький — диво дивное.

Лакеи внесли высокий прямоугольный ящик, осторожно поставили посреди кабинета. Людвиг открыл глаза, пожевав губами, сказал:

— Вот… Не угодно ли… Красота! — И, заметив, что ящик не распакован, прикрикнул: — Опростайте ящик-то, дураки!

Под досками, укутанная соломой, стояла невысокая мраморная женщина с печальным, величественно-красивым лицом. Точеные, почти прозрачные руки бережно обнимали спящего младенца… Франц ахнул:

— До чего же прелестна!..

Обошел вокруг, деланно-равнодушно спросил:

— Куда же ее?

— В день твоего рождения, в Ганау еще, подарил мне ее плут ростовщик… А скульптор, по всему видать, изрядный, — слабо улыбнулся Людвиг. — Ты прочти — там на постаменте надпись есть.

Франц взял с письменного стола свечу, напрягая глаза, прочел:

— Микеланджело, скульптор… 1496 год.

— Вот, вот тот самый, — прохрипел старик. — Ты, Франц, запомни: моя,'последняя воля, чтобы эта богиня над алтарем б часовне нашего фамильного склепа была. Так я и в завещании велел записать. Хочу предварить: воля покойника священна… Нарушишь из корысти — с того света приду…